Родился я в июне 1940 года, кстати, в телеге, до роддома не довезли. Имя Альберт мне дали в честь заключенного пакта Молотова – Риббентропа с подачи моей тети Вари по линии отца. Видимо, обстановка того времени способствовала развитию дружеских связей между нашими странами.
Немецкие летчики учились в наших академиях, немецкие землемеры составляли подробные карты наших земель. Хотя дед мой говорил, глядя, как немец мерил аршином землю: «Ну кто же додумался разрешить немцу мерить нашу землю?!». Деревня наша – Мишенка Вяземского района Смоленской области. Мать рассказывала, когда началась война и в деревню въехали немецкие мотоциклисты, вытащили свои карты и заверещали: «Мишенка, Мишенка», – дед сказал: «Я же говорил – добром это дело не кончится».
У моего дяди по матери – Алексея Глебовича Глебова, 1875 года рождения, было 13 человек детей. Кстати, у деда по отцу в деревне Малинки тоже было 13 детей. На начало войны с дедом, бабушкой Пелагеей Леонтьевной оставалась только моя мать Антонина Алексеевна с двумя детьми – мной и сестрой Лидой. Отец работал на нефтепромыслах в Средней Азии и на фронте не воевал. Под Вязьмой в ту пору шли ожесточенные бои, по статистике, там погибло порядка миллиона наших солдат.
В ОККУПАЦИИ
Однажды пришел немец и отобрал у деда валенки и мешочек с сахаром. Дед пошел пожаловался коменданту. Тот вызвал солдата, надавал ему по морде, но вернули только валенки. Сахар, видимо, съели. Думаю, у нацистов была какая-то политика в отношении населения, по крайней мере, в начале войны.
В нашем районе располагались лагеря для военнопленных. Их разрешали брать домой, если скажешь, что родственник. Эти ребята помогали пасти коров (скот не отбирали). Было много окруженцев, которые пробирались к своим, пастухи указывали безопасную дорогу.
Как-то подослали к ним каких-то предателей. Двоих ребят арестовали, а деревне сколотили виселицу, согнали население, устроили казнь. Людям приказали кричать ура. Все молчали. Тогда выкатили пулемет, шмальнули поверх голов. Ну, что-то там промычали.
В нашей избе жил радист. Однажды мама вбегает в сени на шум, стоит радист надо мной с поленом и кричит: «Алекс шайзе. Алекс шайзе». Видимо, своим плачем я мешал ему работать.
На Рождество немцам приходили посылки. Когда они праздновали, один взял шоколадку и кричит: «Лида, ком». Лида не пошла (она на два года старше меня), а когда позвали «Алекс», я потопал. Потом спрятал ее под подушкой, но мать нашла ее и разделила нам с сестрой пополам.
Когда наши начали прижимать немцев, они загнали всех сельчан в церковь и подожгли. Дед держал меня на руках и говорил: «Ну, я-то пожил, а тебя-то за что?». Спасло нас то, что староста был свой, церковь открыли, людей спасли, сгорели только один старик и ребенок. Но на этом дело не закончилось. Немцы вернулись, вновь собрали всех людей, постреляли из ракетниц в соломенные крыши домов и погнали толпу в сторону станции. Но здесь уже были советские войска, вмиг отбили нас.
После войны мать рассказывала, что некоторые мужчины прятались в лесу от немцев. Ночью придут, постучат, попросят поесть – и опять в лес. И вот когда немцы первый раз ушли из деревни, один мужчина вышел из леса в полной уверенности, что опасность миновала. Стоит в хате, бреется, а тут как раз вернулись мотоциклисты, сказали «партизанен», поставили к стенке и расстреляли. Не повезло.
С населением они особенно не зверствовали. Мать говорит, что одна девчонка родила от немца, но она была какая-то недалекая и забитая. Этот «немчик», как называли ее сына, всю жизнь прожил в соседней деревне как безродный.
Когда мне было лет пять, дедушка восстановил небольшую избушку. Во время паводка насобирал бревен и вокруг печки, которая осталась после пожара, сложил стены, и мы стали жить в этом доме. Вокруг этого домика было много воронок из-под бомб. Я в этих воронках ловил лягушек. Дед мне сделал раколовку, и мы с пацанами ходили на речку ловить раков. А лягушек, жаренных в костре, я использовал в качестве приманки.
Еще дед мне сделал лукошко, дно залил мерзлым навозом, и я в нем катался с горок. Мне запомнилось, что, когда начинало темнеть и мы катались с блиндажа около дома, на дорогу за мостком через речку начинали выходить волки, садились рядком и начинали выть. Выскакивали наши бабки, мамки и загоняли нас в избу.
Волки хозяйничали в деревне по ночам, съели всех собак. Даже один раз я встал ночью в туалет и увидел, как волк стоит на улице в свете луны и смотрит на меня через стекло.
Запомнилось, как я мылся в печке. Печку натопили, выгребли угли, постелили циновку, затолкали меня внутрь, закрыли заслонку. Уж видно я натерпелся, что запомнил на всю жизнь такую баню.
Помню, как мы ходили по полям, собирали прошлогоднюю гнилую картошку. Как ели лебеду с мякиной. Помню, как приехал дядя Ваня, младший сын деда. Он служил на подводной лодке в Архангельске. Говорит, три раза подрывались в фиордах, воздух давали только спасательной команде, а остальные выживали как могли. Говорит, подтянешься на лямках к самому потолку, там есть чуток воздуха, и все равно теряешь сознание. Все три раза приходил в себя на палубе, когда лодка всплывала и матросов выносили наверх. Везло.
Все равно плавать он так и не научился. Как-то раз пошли мы с ним на речку рыбу ловить – был у нас небольшой бредешок. Ну а мне было-то всего пять лет – какой с меня рыбак… Короче, загнали мы щуку в угол, а она прямо через сетку и меня! Видимо, почуяла слабое звено, прыгнула и ушла. Ох дядя Ваня сокрушался! Жалко, знатная щука была.
Еще пошли мы с ним стрелять грачей – у него было ружье. Он мне говорит: смотри, куда упадет. А я закрыл со страха глаза, да и он, наверное, стрелял с закрытыми глазами, попал не попал, даже не видели. Но когда пошли назад, на тропе лежал убитый грач. Прям подарок судьбы.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Оккупация не прошла для меня бесследно, застужены были почки. Мать возила меня в Москву, водила по врачам. Те сказали, время лечит. Если будут нормальные условия, то организм возьмет свое. Так и получилось. Окончил институт, занимался спортом.
После войны мы уехали к отцу, потом – на Сахалин. Бабушка умерла через десять лет после Победы, дедушку забрал в Брянск дядя Ваня.
Деревня наша так и не возродилась, место, где она стояла, поросло травой. А ведь эта деревня давала стране людей, пахарей и воинов. Смоленск у многих врагов на пути был, и многие обломали там свои зубы.
В нашем роду все жили долго, дед прожил 92 года, мать умерла в Красногорске на 94-м году, но война внесла свои коррективы. Дядя Ваня умер в 70 лет, оглох. Сколько мне суждено, известно только всевышнему, хотя война оставила свой след и в моей жизни.
.gif)
Nepom.Ru
