|
Впервые в России территориальный орган Управления Федеральной службы контроля за оборотом наркотиков возглавила женщина.
Разумеется, коня на скаку останавливать ей еще не приходилось. Хотя для женщины, посвятившей всю свою жизнь службе в правоохранительных органах, – это сущий пустяк. За милой внешностью скрывается настоящая железная леди. А как иначе – в этом году Любовь Устиновская назначена начальником управления Федеральной службы контроля за оборотом наркотиков России по Сахалинской области. О том, как закалялся характер будущей грозы всех наркоманов, какие перемены ждут управление и о том, сложно ли представительнице слабого пола держать наркоугрозу под контролем, читайте в нашем интервью.
– Есть ли в вашей семье милиционеры? Родители как-то повлияли на выбор профессии?
– Я знаю свою родословную с XVI века. В нашем роду никогда не было милиционеров. Вся семья в основном состояла из научных сотрудников. Бабушка с дедушкой – академики Украинской академии наук. Они занимались лесоразведением, колесили по всему Советскому Союзу. А вот прадед Устиновский в царское время был священнослужителем. После революции его сослали в лагерь под Читой. Когда в 20 лет я собралась замуж, вариант смены фамилии мной даже не рассматривался. Моя фамилия – это моя фамилия. Пронесенная через века.
Мой отец – достаточно известный ученый-геолог, мама – филолог. Даже брат у меня был одно время научным сотрудником, занимался биологией.
Я, можно сказать, первая, кто решил не связывать свою жизнь с научной деятельностью. Хотя сказать, что я к науке никакого отношения не имею, тоже было бы неправильно. Буквально в прошлом году я защитила диссертацию. Да, теперь перед вами кандидат социологических наук. Тема моей работы напрямую связана с нынешней должностью.
– Кем вы мечтали быть в детстве?
– Когда я была совсем маленькой, представляла себя переводчиком. И мне было абсолютно неважно, какие языки пришлось бы учить. Главной для меня тогда была возможность путешествовать. Я видела себя ценным работником какой-нибудь международной компании, которая разъезжает по свету и без меня не может провернуть ни одной сделки. Позже, критически изучив свои способности, я поняла, что языки – это не мое. Конечно, я могла бы остаться верной своей детской мечте, много трудиться, может быть, в чем-то даже ломать себя. Но сейчас понимаю, что ничего хорошего из этого бы не вышло. Нельзя заниматься тем, к чему нет способностей.
Мой отец вообще почему-то хотел, чтобы я стала художником. В свое время я даже поступила в художественную школу, закончила ее. Но, опять же, трезво оценив свои «таланты», отдать еще девять лет, чтобы доучиться и стать асом в этой профессии, не рискнула.
Я была девятиклассницей, когда в нашей школе произошла страшная трагедия. Хулиганы ножом убили моего одноклассника. Тогда наш Владивосток (я родилась и выросла в этом городе) не считался криминальным. Уличная преступность там всегда держалась под контролем. Этот случай, помню, здорово потряс меня. В то время, наверное, я впервые задумалась о том, как это хорошо – защищать людей, спасать жизни.
А тут еще и популярные художественные фильмы с бесстрашными главными героями: «Следствие ведут знатоки», «Ко мне, Мухтар!».
Когда я заявила, что хочу поступать на юридический, мама организовала мне встречу с успешными владивостокскими юристами. После этого разговора я окончательно утвердилась в своем выборе. Именно в той беседе мне рассказали обо всех преимуществах будущей профессии. О том, что без работы юрист никогда не останется и с таким образованием можно устроиться на любое предприятие, в суд, прокуратуру, милицию и т. д. Выбор был сделан.
Во времена моего студенчества учиться в Дальневосточном государственном университете было безумно престижно. Сравниться по крутизне этот вуз мог разве что с Институтом советской торговли. Юридический же факультет, куда я успешно поступила, вообще был вне конкуренции.
Конкурс был очень серьезным. О поступлении на коммерческой основе, сами понимаете, тогда можно было и не мечтать. На последних курсах я уже заработала репутацию добросовестного студента. Как говорится, сначала ты работаешь на зачетку, а потом уже зачетка работает на тебя. Тем не менее отличницей быть абсолютно не стремилась. Из студенческого фольклора: лучше иметь синий диплом и красное лицо, чем наоборот. Вот это как раз про меня.
– В каких студенческих молодежных организациях вы состояли?
– В конце 70-х в нашей стране существовала одна молодежная организация – комсомол. С первого курса мы были у следователей и участковых на подхвате: патрулировали улицы, задерживали хулиганов.
– Вспомните, пожалуйста, какой-нибудь яркий момент из студенческой жизни, который до сих пор приятно вспоминать.
– Знаете, как это ни банально звучит, студенческие годы – самые лучшие в жизни. Все было приятно и трогательно. Мы, выпускники, бывшие одногруппники, до сих пор собираемся каждые пять лет во Владивостоке. Стараемся, конечно, всем составом, но не всегда получается. Многие из нас уже живут за границей. В прошлом году наш выпуск отметил свое 25-летие.
– В первую должность вы заступили, когда вам было всего 22 года. Легко ли в столь юном возрасте быть инспектором исправительных работ?
– По распределению я приехала работать в Южно-Сахалинск. Что такое инспектор, узнала только тогда, когда нужно было уже непосредственно приступать к своим должностным обязанностям. В системе ОВД были небольшие подразделения. Их сотрудники, инспекторы, занимались тем, что помогали бывшим заключенным, которые приехали в областную столицу на ПМЖ, устроиться на работу, найти жилье, всячески содействовали человеку опять не загреметь в тюрьму. Взрослых мужчин в буквальном смысле приходилось брать за руку и таскать по предприятиям и просить их трудоустроить. Я сама находила места для их проживания, оформляла все документы, описывала наколки. Если невнятно рассказывали, просила показать.
Еще есть такая мера наказания – исправительные работы. Я, как инспектор, тоже занималась этими осужденными. Контролировала, чтобы человек не отлынивал, чтобы 20 проц. его заработной платы честно перечислялись в пользу государства.
Под моим присмотром были и условно осужденные. Я следила, чтобы они вели правильный образ жизни, работали, отмечались. За любую их провинность мне грозило взыскание. Но я была очень ответственным инспектором и поводов себя наказывать не давала.
По инструкции, одна идти на контакт со своими «клиентами» я не могла. Нам должны были помогать участковые милиционеры. Но часто бывало так, что участкового не сыщешь, а к правонарушителю идти надо. Вот и приходилось одной на свой страх и риск их выискивать и, если нужно, доставлять в отделение. Представляю, как это комично, наверное, смотрелось со стороны: сидит матерый уголовник дома, а тут я – и тоненьким голоском говорю ему: «Собирайся!» Самое интересное, что в большинстве случаев они слушались и безмолвно следовали за мной. Просто им и в голову не могло прийти, что я явилась без какого-либо подкрепления.
Однажды подопечный сбежал от меня прямо посреди улицы. Я погналась за ним, стала звать на помощь. Мне тогда повезло: прохожие помогли поймать беглеца, скрутили его и даже довели до горотдела.
Раньше у нас практиковались так называемые суды офицерской чести. Это такие собрания, на которых разбирались наши проступки. В то время, вспоминаю, даже представить было страшно, что твой провал могут обсуждать всем коллективом. Поэтому, наверное, и бежала я тогда особенно быстро за преступником и кричала громко.
Много было во время моей работы инспектором и щекотливых ситуаций, когда приходилось ретироваться, сохраняя при этом чувство собственного достоинства. Например, приходишь в квартиру, а там целая компания сидит. И я одна… Сейчас понимаю, сколько опасностей меня подстерегало на каждом шагу. Но тогда, в силу молодости, об этом думалось в последнюю очередь.
Помимо основной работы, приходилось также ходить в патрули и дежурить в дознании, выезжать на место происшествия и осматривать трупы.
Как-то поступил сигнал, что в подвале одного из домов Южно-Сахалинска обнаружен труп мужчины. Тогда, надо сказать, бомжей-то особо и не было, тунеядство было уголовно наказуемым. Тем не менее мужчина без определенного места жительства уже много дней как скончался прямо возле труб центрального отопления. Когда ехали на осмотр, я все переживала: как же буду его осматривать? Как не подать вида, что мне неприятно или просто тошнит? На подхвате со мной были так называемые пятнадцатисуточники, – они, как правило, помогали выносить тела. Так вот, я молча переживала, а они, взрослые мужчины, мне говорят: «Как вам везет! Как мы вам завидуем! Нам, бедным, сейчас тащить этого бомжа. А вы уже, наверное, столько их насмотрелись – привычная». Знали бы они, чего мне стоило изображать из себя «привычную». Они через минуту убегали на улицу воздуха свежего глотнуть, а я марку держала. Даже, помню, эксперт похвалил меня за выдержку.
– В такое тяжелое время не было желания бросить все и пойти переучиваться?
– Да, было сложно. Но даже тогда мне в голову не приходила мысль о том, что я выбрала не ту профессию. Никто из начальства с нами не возился, не помогал, не утешал. Наоборот, применяли шоковую терапию. Выплывешь – молодец, не выплывешь – на твое место придут другие. Я вот сейчас смотрю на современную молодежь и думаю, что им легче служить. Даже в нашем управлении никто на амбразуру молодого неопытного сотрудника не бросает. Условия для работы стараешься создать как можно более комфортные, человеческие. Раньше мы об этом даже мечтать не могли. После того, что я повидала на первом месте работы, меня уже сложно чем-то шокировать. Ко всему привыкаешь. Правда, котлеты сложно есть, после того как на расчлененные трупы насмотришься. Но со временем и это забывается. Глядя на меня, разве скажешь, что я такая суровая, прожженная милиционерша? Думаю, нет. Я когда на самолете летаю, знакомлюсь на борту с пассажирами – никто никогда не может правильно угадать, кем я работаю. Обычно говорят, что я или учительница, или врач.
– Сложна ли специфика работы в наркоконтроле? Приходилось ли вам пересматривать свои методы работы?
– Как, помните, в кинофильме «Москва слезам не верит»: научишься организовывать трех – трехсот организовать уже не составит труда. Принципы нашей работы и милиции не особо разнятся. Кстати, в 2003 году, когда организовывалось управление, целый отдел по борьбе с наркотиками из УВД перешел к нам.
– Ждут ли УФСКН России по Сахалинской области кадровые перестановки?
– Вы думаете, что для меня тут что-то было новым? С самого первого дня, как управление заработало, я числилась здесь заместителем начальника. Семь лет мы вдвоем с моим боссом собирали этот коллектив. Я же знаю каждого нашего сотрудника по имени, как он живет и чем дышит.
Со всеми решениями, что принимал мой бывший начальник, я согласна полностью. Придя на его место, что-то кардинально, с ходу менять у меня нет необходимости. Но даже если и возникнет со временем, я буду очень ответственно подходить к кадровым перестановкам. Тем более в такой добротной, годами отлаженной системе.
– Существуют ли наркотические средства, утратившие популярность на сахалинском преступном рынке?
– Да, конечно. Нам редко приходится иметь дело с наркоманами, потребляющими так называемую «мульку» (производится из эфедрина).
Значительно меньше, чем в прежние годы, изымается сегодня героина. С чем это связано? Думаю, со сложностями при транспортировке. И достать его на материке сложнее, нежели самый популярный на сегодня наркотик – гашишное масло. Чтобы купить для реализации героин, нужно внедряться в преступные группы, а это опасно и хлопотно. Потом, если тебя поймают при перевозке, наказание будет суровым. Мало не покажется.
Наконец-то мы добились запрета на торговлю засоренным маком. Кто не знает: под видом обычного кондитерского мака на оптово-торговых базах областного центра можно было вполне легально купить мак, засоренный стеблями, частями коробочек, соломой. Разумеется, чем «засореннее» мак, тем больше был на него спрос. Наркотическое вещество вываривалось именно из этого мусора. Сейчас на рынке открыто такой мак вы не купите. Конечно, его продают, но это уже уголовно наказуемое деяние, и наша задача – ловить таких торговцев.
Законодательно запретили «спайсы». Это химический аналог канабиса либо кокаина. Страшны в первую очередь своим воздействием на нервную систему человека. Многие после их употребления угодили в психиатрическую лечебницу. Сейчас у нас на рассмотрении находится уголовное дело: внешне здоровый молодой мужчина попался на употреблении такой курительной смеси. Вот сидит он, бедный, днями и ночами в одну точку смотрит, на внешние раздражители никак не реагирует. Уже провели две экспертизы, сейчас его отправляем на третью. Врач сказал, что на момент курения он был вменяем.
Употребление «мульки» приводит к поражению печени, более сильному, чем даже у опийных наркоманов, поражению сердечно-сосудистой системы, тромбофлебитам, гнойным заболеваниям (абсцессы, флегмоны), токсическим и вирусным гепатитам групп В и С, ВИЧ.
Отягчающее обстоятельство — загрязненность раствора весьма токсичными соединениями марганца, которые вызывают паркинсонизм, а в перспективе — параличи и слабоумие. Все изменения нервной системы являются необратимыми и не поддаются лечению.
– Появились за последние годы новые наркотические средства?
– Из новых, или, точнее, быстро распространяющихся, наркотиков могу назвать дезоморфин. Вспомните фильм «Холодное лето 53-го». Там показан как раз дезоморфиновый наркоман.
Умельцы изготавливают его прямо в квартире, в качестве растворителя используют жидкость для чистки труб от засоров. Зелье получается очень «грязное» (на нашем сленге это значит, что, помимо неоспоримого вреда, который организму наносит основной компонент, в таком наркотике содержится много всяких ядовитых примесей). Нам, сотрудникам управления, показывали учебный фильм про дезоморфиновых наркоманов. Чтобы знать, так сказать, врага в лицо. Чего я только не повидала в своей жизни, но даже мне было противно смотреть на этих больных людей: руки-ноги разваливаются, ткани отстают от кости, слипаются и загнивают вены. Сидит такой вот наркоман, у него уже вены на теле все попрятались – и давай колоть себе в челюстные… Жуть.
Этот наркотик в средней полосе России становится очень популярным в деревнях. Там, где раньше процветал алкоголизм, теперь на смену ему приходит дезоморфин. Он распространен уже в 60 субъектах страны. Наша область, к сожалению, не исключение. В Холмском районе в последнее время мы регистрируем много случаев употребления этого наркотика.
– Появляются новые наркотики, а какие применяются новые методы их распознавания?
– Во втором квартале этого года в Хабаровске создана обсерватория нашего ведомства. Там специалисты анализируют, какие новые субстанции появляются на Дальнем Востоке и в странах Азиатско-Тихоокеанского региона в целом. К примеру, мы поймали человека, который пытался провезти наркотик. Наши сотрудники начинают выяснять, откуда он его привез, что именно это за вещество. Все полученные данные мы направляем в обсерваторию.
Здесь на Сахалине у нас есть оборудованные лаборатории, в которых распознаются все известные наркотические вещества и их составляющие. Если наркотик вообще неизвестен, его пробы на изучение отправляются в Москву и Хабаровск. Так было как раз с курительными смесями.
Дезоморфин является наркотическим анальгетиком. Данное соединение в двадцать раз активнее морфина и в двадцать пять раз токсичнее. Ежегодный прирост дезоморфиновых наркоманов колеблется в пределах от 50 до 70 проц., и живут они в среднем 19 месяцев. Их лечение становится практически «нулевым». В основном те наркоманы, которые пристрастились к новому зелью, не доживают до 24 лет.
– Как вы считаете, чего не хватает нашей области, чтоб стать зоной, свободной от наркотиков?
– Наша служба разработала стратегию борьбы с наркоугрозой. Эту программу в июне утвердил президент РФ Дмитрий Медведев. В ней говорится: чтобы ограничить предложение, нужно сократить спрос. Второй момент: надо кардинально менять систему реабилитации наркоманов. Посмотрите, у нас ведь совсем нет для них лечебных учреждений. В районах не хватает специалистов. Ведь это неправильно, когда психиатр подрабатывает наркологом. И еще, я считаю, нужно, чтобы было больше бесплатных секций для детей. Организовывать детский досуг нужно чуть не с ясельного возраста, чтобы даже подумать о наркотиках времени не было. Одними правоохранительными мерами ситуацию не переломить. Поэтому для решения проблемы наркотизации общества, в том числе и Сахалинской области, необходима профилактика, лечение, реабилитация и условия для повторной социализации наркомана. Так сказать, четыре кита.
– Сложно ли женщине занимать такой высокий и опасный пост?
– Работа моя, считаю, не опаснее других. Но все равно женщине в любой должности, мне кажется, сложнее, чем мужчине. Объясню: «нашей сестре» постоянно приходится доказывать, что ты не только борщи варить умеешь, а еще и руководить, добиваться целей. Тебе позволено меньше ошибок. Если у женщины что-то не получится (хотя мужчина тоже может не справиться с тем же заданием), спишут все на пол. Когда назначили начальником, говорили: «Будем спрашивать с вас как с равного!». Можно подумать, раньше спрашивали меньше.
А с другой стороны, тем, что ты представительница прекрасной половины человечества, нужно просто уметь пользоваться. Например, когда нужно, «включать» обаяние. Хотя у нас в правоохранительных органах, как любил говорить мой бывший начальник, «нет женщин и мужчин, есть только сотрудники».
|
.gif)
Nepom.Ru
